Апокрифические легенды о православных пустынных старцах сюжетно очень схожи с восточными притчами. Можно сказать, что восточные притчи — внеконфессиональны. Их объединяет — восток, единая мистическая традиция, дух этой земли.
Апокрифические легенды о православных пустынных старцах сюжетно очень схожи с восточными притчами. Можно сказать, что восточные притчи — внеконфессиональны. Их объединяет — восток, единая мистическая традиция, дух этой земли.
В средневековой византийской православной литературе мы находим один популярный сюжет. Впрочем, если мы почитаем притчи брахманские или суфийские, этот сюжет проявится и там.
Этот сюжет — о посрамлении пустынника-монаха обыкновенно живущим в миру (тайным) праведником.
Сюжет выглядит так. Известный своей святостью монах, стяжавший духовные богатства постом, опрощением и уединением, слышит о том, что где-то рядом, в большом городе, «в миру», живёт обычный богач, который ... превзошёл его (монаха) своей святостью.
У монаха-пустынника наступает когнитивный диссонанс (как же так, к чему все эти муки были?) и он впервые за много лет бросает свою келью, идёт в этот проклятый город, и знакомится с прославленным праведником. Начинается состязание в праведности и... и пустынник честно признаёт, что он — посрамлён.
Я расскажу вам притчу, которая бытовала в средневековой Византии. Её главный герой — базилевс, то есть — царь.
***
Дурак — красному рад
Однажды до одного прославленого старца, известного своей святостью, дошёл слух о том, что в столице Византии — Константинополе, живёт человек, имеющий и власть и богатство, который превзошёл его в своей святости. И человек этот — сам царь.
Старец тут же покинул свою пустынь и пошёл в столицу, чтобы проверить терзающий его рассказ.
Сначала царь «строил из себя дурака» и не признавался в том, что он живёт какой-то особой духовной жизнью. Но старец настаивал.
И спросил старец строго: «Я знаю про тебя. Как ты стяжал духовную мощь?»
И царь сказал пустыннику: «Ну, понимаешь, я не хотел говорить, но вот под моим роскошным богатым багряным одеянием царским я всегда ношу железные вериги и колючую власяницу и они терзают мою плоть, не давая забыть о Боге».
Старец брезгливо сказал: «Это не святость. Есть что-то ещё, говори»!
И царь сказал: «Понимаешь, я не хотел хвастаться, но вот когда наступает ночь, я переодеваюсь, выхожу из дворца и иду врачевать раны телесные и душевные у самых несчастных, грязных и одиноких бедняков моего города».
Старец сказал: «Это не та святость, о которой бы мне рассказывали. Есть что-то ещё, говори!»
И тогда царь, византийский василевс, сказал: «Ну ты, наверное, знаешь, что я как царь торжественно открываю на Константинопольском Ипподроме наши традиционные гонки на колесницах.
Так вот, я произношу все нужные слова, произвожу все нужные действа, а затем сажусь в ложу на стадионе и смотрю гонки как все люди.
«Ну?» — нетерпеливо перебил старец.
«Так вот», — скромно потупившись продолжил царь — «Когда я смотрю эти гонки, я не болею ни за «синих» ни за«зелёных» стасиотов. Ни за какую Партию ипподрома!»
«Да...» —протянул старец — «Это истинная святость. Я так не могу. Ты действительно превзошёл меня!»
Историко-культурный смысл притчи «В чём святость?»
Как вы понимаете, я вам только что рассказала исторически злободневный средневековый византийский анекдот, после которого положено было громко смеяться.
А смысл заключался вот в чём. Колесничные гонки для крито-микенского и греко-римского культурного бассейна — это больше, чем жизнь. Английские футбольные фанаты — ничто по сравнению с тем, что творилось в Византии во время открытия игр на стадионе— колесничных гонок. (Как вы видите, даже удалившиеся в пустыню монахи не переставали быть болельщиками...). Любовь к одной и ненависть к другой партии впитывалась с молоком матери. Без этого не было византийца.
Было в Константинополе всего две команды: «голубые» («синие») и «зелёные». Они составляли так называемые «Две Партии Ипподрома», по гречески — «димы». В этих партиях были умеренные и авангард. Авангард называли — стасиоты. Это были очень опасные люди, они могли начать уличные бои и заодно — революцию. Что они и сделали однажды...
Партии Ипподрома были не просто «спортивными фанатами», а скорее, политическими партиями с чёткими целями, программами и... взаимной ненавистью. У них были очень сильные религиозные и имущественные разногласия между собой. Они были как Монтекки и Капулетти, как католики и гугеноты во время Варфоломеевской резни, как мушкетёры короля и гвардейцы кардинала...
Более того, одни византийские «димы» были иконоборцами, а другие, напротив, сторонниками икон. Они ещё и в религии разбирались, да...
Теперь вы понимаете — что означало для царя Византии — «ни за кого не болеть во время открытия колесничных гонок»... Теперь вы понимаете и то, почему монах-пустынножитель оставался в душе «болельщиком».
Общечеловеческий смысл притчи «В чём святость?»
Есть люди, которые достигли:
- бесстрастия,
- «равноудалённости»,
- безмятежности.
И это, несмотря на то, что с молоком матери впитали знание:«кто — ты и кто — твой враг». Они поднялись выше этого знания, победили в себе — семейное, культурное, «человеческое, слишком человеческое».
В таких людей уже не мог войти соблазн... Соблазн «делать зло во имя добра».
Чего стоит ношение вериг под дорогой одеждой? Это смешно, это ничего не стоит.
Чего стоит врачебная и духовная помощь беднякам и больным? Стоит многого, но ... Пока перед тобой не окажется твой больной... враг!
Тот византийский василевс мог стать настоящим врачом. Потому что он бы оказал свою помощь каждому. Потому что он не болел ни за какую партию ипподрома.
Это и имел в виду религиозный деятель — монах-пустынник, когда признал за царём — большую, чем у него святость.